ТРАГЕДИЯ 50-й АРМИИ БРЯНСКОГО ФРОНТА "Они потеряли голову!"

5.10.41. ... Поехал на участок 260-й стрелковой дивизии. (...)... Дивизия отошла очень немного, имеет большие потери, против нее противник сосредоточил 3 дивизии. Немцы идут в атаку во весь рост. Наши солдаты буквально косят их.
ВЫВОДЫ: дивизия дерется отлично, красноармейцы храбры.» Эти слова взяты из дневника начальника особого отдела 50-й армии, входившей в августе-октябре 41-го в состав Брянского фронта, майора НКВД (соответствует званию генерал-майора в армии) Ивана Савельевича Шабалина, который по долгу службы должен был следить, чтобы другие дневников не вели. Но сам он дневник вел, видимо надеясь, что с ним-то ничего не случится. Но случилось - и именно то, чего боялись: Шабалин погиб, его записи попали к немцам. Эта дневниковая запись относится к той 260-й стрелковой дивизии, в 839 артиллерийском полку которой, я служил, будучи командиром взвода топографической разведки. Этот дневник, содержащий многие подробности трагедии этой армии, опубликован в газете «Известия», и его можно прочесть на сайте http://www.izvestia.ru/victory/article1645938 . Пометка на архивном документе гласит: " На следующий день 20.10.41 года ШАБАЛИН встретился с генерал-майором ПЕТРОВЫМ, вместе с которым погиб юго-западнее Пассеки (название не очень разборчиво. - "Известия") в 16.00 часов". Вот что я писал через 55 лет после событий, о которых вел записи в своем дневнике майор НКВД Ивана Савельевич Шабалин. Сентябрь. Наша 260 стрелковая дивизия 50-й армии на рубеже обороны - западном берегу реки Судость у местечка Жирятино в 35-40 км. западнее Брянска. Я, в свои 19 лет, только что испеченный лейтенант, командир взвода разведки конного дивизиона артполка. 2-го октября немецкие танки прорвали оборону и обойдя с востока, заняли Брянск. Мы в окружении. Но что в то тяжелое время могли сделать наши, с позволения сказать, "орудия"? Наскоро, в несколько дней сформированный в г.Кимры под Калинином полк, получил разношерстное вооружение. "Бомба", "Картуз", "Накати", "Фитиль", "Охлади" - лексикон второй батареи, вооруженной "48-линейной мортирой на лафете Венгловского". Эти музейные мастодонты на шестерке першеронов воевали еще в Русско-японскую. Накатить после выстрела орудие вручную, окатить ствол водой из деревянной бадейки, подвешенной на цепочке к оси колес с человеческий рост (запас воды - в бочке), загнать в казенник 43-х фунтовую бомбу, навести орудие по мушке, как винтовку и по отвесу, чтобы получить нужную дальность стрельбы - приемы, известные чуть ли не по фильмам о войне 1812 года! Но нет худа без добра! Какую панику наводили свист и разрывы бомб среди пехоты противника если, конечно, они ее достигали! Бомбы эти, не принося ощутимых потерь, рвались со страшным грохотом и клубами черного дыма, совсем как в историческом кино, разбрасывая вокруг мириады мелких, в общем-то безвредных искр и... десяток, с бутылку величиной, осколков. Но солдаты противника бросались на землю, не понимая чем их "угощают" русские. Как говорится "и смех и грех". Первая батарея имела полковые пушки образца 1902г., поражавшие немецкие танки первых месяцев войны лишь на близком расстоянии, а третья была вооружена 122мм. гаубицами образца 1938г. с превосходными тактико-техническими данными, но тогда снабжалась лишь осколочными снарядами. С орудием именно этого типа мне пришлось пройти по дорогам войны до ее конца. Воюет оно, увы, и сейчас... Но уже в первые дни войны мы увидели, что на вооружение Красной Армии поступает и кое-что посерьезнее "безоткатного орудия на лафете Венгловского". Ранним утром на исходе сентября голубое небо у небольшой деревушки Издешичи под Жирятино, прорезали десятки невиданных ранее огненных смерчей, клубы желтого дыма и пыли поднялись, заслонив солнце. Неслыханный ранее грохот, сравнимый разве что с мощным львиным рыком (до сих пор не могу найти убедительного аналога звуку срывающегося с установки реактивного снаряда) взорвал предутреннюю тишину. Это был один из первых уничтожающих залпов нового вида артиллерии - реактивной, точно по переднему краю противника. Немцы, обезумев, бежали на запад. Одновременно, не выдержав, бросились - на восток и наши еще не обстрелянные пехотинцы, ошарашенные неожиданным, невиданным ранее, вплотную к их позициям обрушившимся огневым шквалом. Но если наши солдаты быстро пришли в себя и поняв, что снаряды падали все же на немецкие головы, через несколько часов вернулись на свои позиции, то немцам это быстро сделать не удалось: возвращаться было некому. Те, по кому пришелся удар, лежали черными желеобразными расплывшимися массами на обожженной земле (такого действия не видел больше нигде и никогда), а уцелевшие бежали, потеряв рассудок. Это тебе не безосколочная бомба орудия Венгловского! И хотя нового оружия было еще мало, оно разило врага не только огнем, но вселяло веру и уверенность в победу! Много позже, в бою за г.Армянск на Перекопе, я своими глазами убедился в моральном воздействии лишь только неожиданного звука ракетного залпа. Колонна пленных, бредущих под прикрытием Перекопского вала, подошла к нему в момент, когда с другой его стороны, скрытая для их глаз батарея произвела залп через головы идущих. Оглушенные, уже ранее познавшие что это значит, они кинулись на землю, глаза навыкате, на губах пена. Долго потом они дрожащие, становились на обессилевшие ноги, долго строились и медленно, сгорбившись, понурив головы, плелись за одиноким конвоиром. Их спасение - плен. А в 41-м, нам было не до пленных. Самим бы не стать пленным. Плен означал смерть, это я понимал четко. Да, тогда... - в первые месяцы войны, отходы и окружения, прорывы из них, и опять окружения. Потеря боевых друзей, неизвестность о судьбах родных и близких, оккупация родных мест. Повсюду огонь, дым и гарь, смерть и страдания. Расстрелы и виселицы, рвы и яры, заполненные тысячами убитых. Чувства отчаяния, безысходности и бессилия: ты, артиллерист, постоянно под огнем и не в состоянии остановить озверевшего врага, вынужден как зверь в западне, искать выход из ловушки, в которую попал. Где те современные орудия, где та артиллерия – самые современные пушки и гаубицы, которыми мы учились владеть в училище? В 41-м мы их видели издалека. Фортуна распорядилась так, что мне, по сути дела мальчишке, пришлось побывать в том самом окружении, в которое попала 50-я армия Брянского фронта (командующий - генерал-полковник А. Еременко), сдерживающая рвущуюся, в бешенном рывке к Москве, 2-ю немецкую танковую армию Гудериана. 50-я армия в трагических октябрьских боях 41-го, отходя с рубежа западнее Брянска до Тулы и выходя из окружения, оставила 90 тысяч своих солдат и офицеров. Я, волею судеб, оказался в числе 12 тысяч ее бойцов и командиров, сумевших пробиться к своим, вышедших из того страшного огненного кольца и продолжавших после этого воевать. И хотя я не прошел весь боевой путь этой армии, и не дошел с нею до Кенигсберга, на мою долю выпали свои фронтовые будни и свои боевые трудности. Но больших невзгод чем в те, первые дни войны, испытать не пришлось. И надо сказать, трудности психологические, намного превосходили невзгоды физических перегрузок или даже страданий от полученных ранений. «13.10.41. Всю ночь я не сомкнул глаз. Сильный холод. Нет ни перчаток, ни теплого белья. Я хожу в гимнастерке. Мы двигаемся очень медленно, застряли в болоте.(...)», пишет Шабалин. Я помню именно этот день и именно в горелом болоте (которых было неисчислимое множество в Брянских лесах), когда мне пришлось отстреливаться от немцев с собакой и от уже присоединившегося к ним местного полицейского, преследовавших нас. Укрывшись в какой то землянке, накрытой полусгнившими шпалами от узкоколейки, по которой вывозили срубленный лес, мы первыми двумя выстрелами убили собаку и полицейского, обратив немцев в бегство. «14.10.41. Противник оттеснил нас в кольцо. Непрерывная канонада. Дуэль артиллеристов, минометчиков и пулеметчиков. Опасность и ужас почти целый день. Я уже не говорю о лесе, болоте и ночевке. С 12-го я не спал. Со 2 октября не читал ни одной газеты. 15.10.41. Это ужасно! Кружится голова. Трупы, ужас войны, мы непрерывно под обстрелом. Снова я голоден и не спал. Я достал фляжку спирта. Ходил в лес на рекогносцировку. У нас полное уничтожение. Я пишу в лесу у огня. Утром я потерял всех чекистов, остался один среди чужих людей. Армия распалась.» Да, в эти дни мы вели большой бой, прорываясь из кольца. И получилось так, что наши отходящие части оказались на большой лесной поляне, но густо заросшей кустарником. Немцы вели непрерывный обстрел по площади, то ли не рискуя двигаться в кустарник, то ли просто не считая рациональным это делать. Два дня наши орудия вели огонь по противнику, и здесь особенно отличились зенитчики 76-ти миллиметровой батареи. Их огонь прямой наводкой помог подавить несколько немецких минометов и уничтожить несколько бронетранспортеров, двигающихся вдоль опушки леса. Это нам сильно помогло, и мы сумели ночью выйти из кольца и опять углубиться в лес. К тому времени до линии фронта оставалось еще километров около восьмидесяти, но сама линия фронта была в движении, увы – на восток. «16.10.41. Я переночевал в лесу. Уже три дня не ел хлеба. В лесу очень много красноармейцев. Командиры отсутствуют В течение всей ночи немцы обстреливали лес оружием всех видов. Около 7 часов утра мы встали и пошли на север. Я нашел маленькое одеяло, полевую фляжку и сумку. С утра идет дождь. Затем он перешел в мокрый снег. Мы промокли до нитки. Ужасная жажда, пьем болотную воду. Видели немецкий обоз, пропустили его мимо. 19.10.41. Всю ночь мы шли под проливным дождем через болотистую местность. Непроницаемый мрак. На мне нет больше ни одной сухой нитки. Правая нога опухла, двигаться ужасно тяжело. На рассвете остановились в лесу. С большим трудом я обсушился у огня и оделся, не поев и не поспав. Предстоит нам теперь путь через безлесную местность. Мы разделились на две группы. Половина из нас не имеет оружия. Слышна стрельба легких пулеметов и минометов.» Все верно, мы шли на север, точнее – на северо-восток, в направлении города Белев и вышли на безлесную местность. Но командиры были, и довольно толковые. Я помню майора (запомнился обросший бородой), который очень оперативно, решительно и умело объединял разрозненные группы окруженцев под свое руководство. Он сумел сплотить отряд в пару тысяч человек с артиллерией, минометами, с десятком пулеметов и обозом для раненых, а это большая сила, и в составе этого отряда мы сделали еще два прорыва – один в районе Гутовского лесозавода, другой под Белевым, где и вышли к своим. Большие трудности создавали нехватка питания, холод, сырость и рано выпавший снег, хотя в принципе мы были одеты по сезону. Когда съели весь НЗ, питались всем, что удавалось найти в лесу, вплоть до подстреленных воробьев и ворон (хитрая птица и видит охотника издалека), собирая на ходу мороженную лесную ягоду и грибы, изредка выглядывающие из под снега, варили их в каске, но соли не было. Но главное – не было табака. Его выковыривали по крупице из швов карманов, мешали с соломой. И если решались зайти в деревню, то скорее ради табака, чем даже пищи или отдыха. А в день 20.10.41 года, когда ШАБАЛИН встретился с генерал-майором ПЕТРОВЫМ, командующим армией, вместе с которым и погиб юго-западнее Пассеки (название не очень разборчиво. - "Известия") в 16.00 часов, Ночь 20.10.41 запомнил на всю жизнь. Изголодавшиеся и измученные вшами, решили зайти в деревню Это была деревушку Мыврино – несколько домов в два ряда, метров в ста от опушки леса. Решили разместится в домах со стороны опушки. Жители нас приняли радушно, накормили давно не виденным горячим, конечно со «стаканчиком», сделали баньку и положили спать – кого на печку, кого на лавку, кого на полу. Немцев поблизости не видели и мы были спокойно. А ранним утром, еще только поднималась заря, будит меня часовой, выставленный у дверей дома, изнутри. Говорит, глядите в окно, товарищ лейтенант! Немцы! Отклоняю занавеску – из домов напротив, со стороны поля – выходят и строятся в шеренги человек с полсотни немцев, вооруженных двумя пулеметами, с ротным минометом и два бронетранспортера на полугусеничном ходу, также вооруженные пулеметами. Когда они пришли в деревню, до нас или после нас – так и осталось непонятным, но вступать с ними в бой, имея в руках только карабины и с десяток гранат, мы не решились – чересчур слабо мы были вооружены против них. Переждав, когда они построятся, произведут свою проверку и погрузившись в транспортеры, отправятся вон из деревни, мы бросились к лесу. Больше мы ночевать в деревнях не решались. И только недавно узнал, что деревня эта – Мыврино, по заявлению В.Жириновсого, является его родным селом. Выйдя из окружения через 28 суток к Туле, после скитаний по немецким тылам в Брянских лесах, после изнуряющих ноябрьских боев в районе Тульского спиртзавода и после столь же изнуряющих проверок известной организацией "Cмерш", был как окруженец, направлен, на переформировку в офицерский резерв фронта. Оттуда - в 178 артполк другой стрелковой дивизии. В нем, однако, мне долго воевать не пришлось. На второй день, 22-го декабря, в бою под Касторной у деревни Мансурово, что западнее Воронежа, был тяжело ранен в голову, ногу и спину (обидно, какой то плюгавенький ротный минометик, как сейчас вижу желтый дымок разрыва его мины на снегу). Госпиталь. Отлежавшись и излечившись, опять на фронт, опять в разведку, но уже в гаубичный полк. Вот оно - оружие победы: легкое и маневренное, живучее и удивительно точное, безотказное в жару и холод, в песок и снег, не боящееся ни фронтовых дорог ни колонных путей! Несколько снарядов на пристрелку - и на поражение! Стрельба прямой наводкой (если по тебе, конечно, не стреляют!) - сплошное удовольствие. Но в противоборстве с танками или даже со скорострельными пушками (а под Сталинградом было и такое), наши гаубицы, как правило, одерживали верх. Мастерство расчетов, точность стрельбы, а главное - мощь снаряда, делали свое дело. Но трагедия 50-й армии, о которой ни в истории Великой Отечественной войны, ни в печати, ранее даже не упоминалось, оставила глубокие душевные раны, не зажившие и через 60 лет после Победы.